В современную эпоху, когда идея создания сильного искусственного интеллекта — способного к самостоятельному мышлению — стремительно приближается к реализации, несмотря на то, что человек до сих пор не постиг в полной мере природу сознания и мышления, становится особенно актуальным вновь обратиться к изучению этих явлений.
Рассматривая мышление с диалектической точки зрения — через призму отрицания — можно выделить его неотъемлемую характеристику: постоянное сосуществование с когнитивным диссонансом. Эти два явления находятся в отношениях взаимосвязи и противоборства. С учётом этого, мышление можно определить следующим образом: мышление — это процесс устранения когнитивных диссонансов.
Когнитивный диссонанс представляет собой явление, значительно более древнее и фундаментальное, чем принято считать. Его происхождение уходит к ранним этапам эволюции, к появлению центральной нервной системы и первых форм мозга. С высокой вероятностью можно предположить, что именно диссонанс лежит в основе появления мышления как адаптивной функции.
С точки зрения нейрофизиологии когнитивный диссонанс можно описать как конфликт между параллельно активирующимися когнициями — процессами обработки информации в ЦНС, конкурирующими за поведенческий результат. Для разрешения подобного конфликта требуется механизм, способный определять приоритет одной когниции над другой, т.е. механизм принятия решений.
Создатель теории когнитивного диссонанса Леон Фестингер (1957) указывал, что когнитивный диссонанс применим даже к организмам с примитивной когнитивной системой.
Эволюционный контекст этого понятен: с усложнением центральной нервной системы организм получает конкурентные преимущества, однако многоканальная когнитивная система создаёт риск парализующего конфликта стимулов. Возникает давление отбора, формирующее механизм разрешения когнитивных противоречий — таким механизмом стал аффект. Аффект — это возбуждение центральной нервной системы в ответ на стимулы, усиливающее сигнал одного из них и подавляющее остальные, тем самым обеспечивая реакцию организма в условиях когнитивного конфликта.
Подобные реакции могут варьироваться от элементарных — например, необходимость выбора между пищей и угрозой — до более сложных поведенческих стратегий, присущих высшим млекопитающим.
Когнитивный диссонанс выступает в роли мотивационного дискомфорта, инициируя возбуждение нервной системы, направленное на преодоление внутреннего конфликта путём усиления наиболее релевантного стимула. Это возбуждение и сопутствующее ему состояние можно рассматривать как первичную форму эмоциональной реакции.
Таким образом, эволюция аффекта отражает эволюцию эмоций ( Evolution of human emotion: A view through fear ).
Логически из этого следует, что когнитивный диссонанс и аффект как способ его преодоления должны были возникнуть на раннем этапе эволюции нервной системы животных.
Современные исследования подтверждают, что рыбы демонстрируют поведенческие реакции, аналогичные проявлениям боли и страха. Это может указывать на наличие базового механизма аффективной регуляции в ситуациях конфликта стимулов, например, при выборе между кормлением и избеганием угрозы ( The Evolution of Fear | Fanselow and Poulos, 2005 ). Эти процессы коррелируют с эволюцией ранних позвоночных и формированием более сложных мозговых структур, таких как телэнцефалон, функционально аналогичный миндалевидному телу, около 500 миллионов лет назад.
Таким образом, нетерпимость к когнитивному диссонансу является не случайной особенностью человека, а глубоко укоренённым биологическим механизмом, возникшим задолго до появления Homo sapiens. Вероятно, именно потребность в разрешении когнитивных конфликтов стала одним из ключевых факторов, стимулирующих развитие мозга.
Аффективные реакции, лежащие в основе эмоций, обеспечили возможность реагировать на множественные стимулы с различными приоритетами. Усложнение поведенческого репертуара потребовало более развитой системы регуляции, что привело к появлению сложных эмоциональных состояний как инструмента оценки, выбора и энергетического сопровождения решений.
С началом эволюции млекопитающих около 225 миллионов лет назад миндалевидное тело стало более специализированным, а лимбическая система приобрела критическое значение для эмоциональной регуляции. Эксперименты на крысах демонстрируют поведенческие паттерны, схожие с когнитивным диссонансом, например, предпочтение ранее выбранного варианта, что подтверждает раннее формирование этого механизма ( Cognitive Dissonance in Rats | Shafir et al., 2003 ).
С дальнейшим развитием префронтальной коры у приматов, особенно у человекообразных, когнитивные конфликты приобрели большую сложность. Наблюдение поведения капуциновых обезьян демонстрирует наличие предпочтений и реакций, аналогичных человеческим формам диссонанса ( Choice-induced Preferences in the Absence of Choice: Evidence from a Blind Two-choice Paradigm with Young Children and Capuchin Monkeys ). Это позволяет предположить, что подобные механизмы уже присутствовали у общего предка капуцинов и человека, существовавшего 40–50 миллионов лет назад.
▍ Что дороже жизни?
Механизм аффекта, основанный на возбуждении нервной системы и усилении одного когнитивного импульса за счёт подавления остальных, эффективен для животных, таких как капуцины. Однако в контексте человеческого общества он оказывается недостаточно точным и может приводить к разрушительным последствиям. Это отражается в языковом восприятии термина: в русском языке «аффект» чаще всего ассоциируется с криминальной хроникой и утратой контроля над действиями.Сила когниций оценивается относительно наиболее устойчивой и малоподвижной — так называемой генеративной когниции ( Beauvois & Joule. A radical dissonance theory, 1996 ), — а аффект усиливает сигнал той когниции, которая наиболее близка к генеративной.
До появления человека наивысшим когнитивным приоритетом выступал инстинкт самосохранения. Практически вся поведенческая активность животных выстраивалась в иерархию относительно этого базового мотива — стремления к выживанию. Исключение составляли лишь формы родительского поведения, в которых защита потомства преобладала над самосохранением, как, например, у некоторых млекопитающих или у пингвинов. Однако и этот альтруизм имеет генетическое основание — защиту собственной генетической линии.
Альтруистическое поведение, при котором индивидуум действует в интересах других, подвергая себя риску, наиболее полно проявляется именно у человека. Человеческий альтруизм выходит за рамки родственных отношений и может распространяться на незнакомцев или абстрактные категории.
Кроме того, человек входит в ограниченный круг видов, обладающих понятием смерти, наряду с некоторыми приматами и слонами. Это означает наличие особой когниции — осознания конечности существования — и соответствующего ей страха. У большинства животных мотивация выживания носит инстинктивный характер и не сопровождается концептуализацией смерти как таковой.
У приматов наблюдаются наиболее развитые формы альтруистического поведения среди животных, включая защиту группы от хищников и помощь ближайшим родственникам. Однако подобные проявления, как правило, ограничиваются рамками родственного отбора (кин-селекции) или взаимного альтруизма. Исследования свидетельствуют, что шимпанзе могут координировать совместные нападения на другие группы, что внешне напоминает организованные конфликты между человеческими сообществами. Тем не менее, отсутствуют убедительные данные о готовности шимпанзе жертвовать собственной жизнью ради интересов группы, как это способен делать человек ( The Evolutionary Foundations of Human Prosocial Sentiments — In the Light of Evolution — NCBI Bookshelf ).
У некоторых других видов приматов, таких как тамарины и мармозетки, зафиксировано кооперативное воспитание потомства, при котором члены группы участвуют в уходе за детёнышами без немедленного вознаграждения. Однако это поведение не сопровождается самопожертвованием в интересах коллектива ( Human altruism traces back to the origins of humanity | Science | AAAS ).
Крайние формы альтруизма, предполагающие осознанное самопожертвование ради коллектива или незнакомца, представляют собой уникальную характеристику человеческого вида. Для совершения такого действия недостаточно эмоционального импульса — необходим развитый уровень когнитивных функций, включая теорию разума и способность к абстрактному мышлению. Эти способности позволяют распознавать социальное родство и моральные обязательства вне рамок биологических связей.
Хотя альтруистическое поведение хорошо документировано у других приматов, диапазон альтруистического поведения у других видов приматов, включая человекообразных обезьян, гораздо более ограничен, чем у людей. Более того, когда альтруизм действительно имеет место среди других приматов, он обычно ограничивается знакомыми членами группы — близкими родственниками, партнёрами и партнёрами по взаимному обмену. ( Evolutionary Foundations of Human Prosocial Sentiments )
Осознание конечности жизни и наличие страха смерти дополнительно усиливают значимость человеческой готовности к самопожертвованию — включая действия в интересах незнакомцев и будущих поколений. Это качественно выделяет человека среди других представителей животного мира.
Предполагается, что механизмы столь выраженного альтруизма могли возникнуть с появлением Homo sapiens около 300 000 лет назад. Однако поведение, выражающееся в морально обоснованной самоотдаче, скорее всего, стало устойчивым компонентом культуры только в период формирования так называемого современного человеческого поведения — от 100 000 до 50 000 лет назад, когда начали развиваться символические формы мышления, язык и искусство. Эти элементы играют ключевую роль в укреплении групповой идентичности ( Human altruism traces back to the origins of humanity | Science | AAAS ).
Физиологические и нейробиологические механизмы, позволяющие преодолеть инстинкт самосохранения ради альтруистического действия, включают:
- Эмпатия: активация теменно-теменной зоны (TPJ) и островковой доли, способствующих распознаванию и эмоциональному отклику на страдания других ( The neural basis of altruistic punishment ).
- Система вознаграждения: активация полосатого тела, связанная с ощущением удовлетворения от помощи другим, способна преобладать над страхом ( The neuroscience of social decision-making ).
- Регуляция страха: префронтальная кора (PFC) подавляет активность миндалины, снижая уровень страха и обеспечивая способность к действиям, сопряжённым с риском ( The biology of altruism in humans ).
- Гормональная модуляция: окситоцин способствует формированию доверия и укреплению социальных связей, стимулируя альтруистическое поведение, особенно внутри группы ( Culture and the evolution of human cooperation — PMC ).
- Культурные детерминанты: формирование норм и ценностей, ориентированных на приоритет коллективного блага, способствует переопределению личных мотиваций и снижает значимость индивидуального выживания.
Эти нейрофизиологические и культурные механизмы позволяют человеку принимать решения, которые противоречат базовым инстинктам выживания, особенно в контексте защиты групповых интересов или абстрактных моральных принципов.
Кооперативное воспитание потомства, при котором уход за детьми осуществляется несколькими взрослыми, возможно, сыграло ключевую роль в формировании человеческого альтруизма. Согласно гипотезе кооперативного воспитания, предложенной Сарой Блаффер Хрди, ранние гоминины сочетали эту форму родительского поведения с развивающимися когнитивными способностями, что способствовало укреплению сотрудничества и стимулировало развитие языка ( Human altruism traces back to the origins of humanity | Science | AAAS ).
Эволюционное преимущество развитого альтруизма у Homo sapiens выражается в росте коллективной эффективности: способность к самопожертвованию и взаимопомощи обеспечила индивидуальную безопасность и благополучие, ранее недостижимые для предков. Приматы, поведение которых ограничивается альтруизмом в пользу ближайших родственников, не смогли сформировать столь устойчивые и сложные формы общественного устройства.
В то же время следует отметить, что альтруизм человека не является универсальным или абсолютным:
Доказательства щедрости, доверия, карательных чувств и справедливости не означают, что все люди являются неразборчивыми альтруистами. Как и многие другие животные, люди демонстрируют сильные непотистские предубеждения, а также развивают долгосрочные отношения с партнерами, взаимодействующими друг с другом. Существуют также значительные индивидуальные различия в социальных предпочтениях. Например, в играх с общественными благами, которые продолжаются в течение нескольких раундов, значительная часть субъектов являются условными кооператорами. Условные кооператоры следуют кооперативным нормам до тех пор, пока другие члены группы сотрудничают, но прекращают сотрудничество, если другие предают. В присутствии условных кооператоров небольшое количество эгоистичных, несотрудничающих индивидов может ускорить крах сотрудничества на уровне группы. Санкции, которые делают предательство дорогостоящим, помогают предотвратить это. Кроме того, люди демонстрируют сильные парохиальные предубеждения, которые благоприятствуют членам группы по сравнению с аутсайдерами. ( Limits on Altruistic Social Preferences in Humans )Тем не менее, уникальная форма человеческого альтруизма позволила человечеству осознать свое единство как биологического вида и сформировать новый уровень социальных связей — моральные отношения, выходящие за рамки кровного родства. Именно с возникновением морали можно говорить о формировании качественно нового этапа в человеческой эволюции — этапа человека морального.
▍ Когнитивный диссонанс уровня «моральный выбор»
Уникальная способность человека к расширению эмпатии за пределы близкого социального круга — вплоть до всего человечества и даже других биологических видов — в сочетании с осознанием конечности жизни, представляет собой не дефект, а ключевую особенность, сформировавшую основу человеческой цивилизации. Это качество отличает Homo sapiens от остальных видов, неспособных к формированию абстрактной видовой идентичности. Слоны и гориллы, обладая высокоразвитым интеллектом, вряд ли осознают концепции «слонячества» или «горилльчества», не говоря уже о целенаправленном альтруизме. Однако такая расширенная эмпатия неизбежно ведёт к усилению когнитивного диссонанса — внутреннего конфликта между конкурирующими мотивациями, особенно на уровне моральных выборов.Инстинктивные аффективные реакции могут способствовать жертвенности и риску в критических ситуациях, однако они неэффективны при необходимости когнитивного выбора между равнозначными, но противоположными импульсами: эгоизмом и альтруизмом. Эволюция привела человека к состоянию, в котором он сталкивается с конфликтом между глубоко укоренённым инстинктом самосохранения и осознанной готовностью жертвовать собой ради других — индивидуальным альтруизмом и общественной моралью.
Несмотря на сложность человеческих эмоций, они не обеспечили достаточного инструментария для рационального использования преимуществ, открытых способностью к безусловному альтруизму. Общество, в котором преобладают эмоциональные импульсы при отсутствии рационального контроля, демонстрирует признаки деструктивности и социальной деградации.
Эволюционная эффективность альтруизма как механизма устойчивого существования групп вступает в противоречие с глубинной потребностью человеческого мозга стремиться к устранению неопределённости и внутренних противоречий. Это напряжение между противоположными векторами отбора направило развитие мозга человека в сторону усложнения когнитивных механизмов. Возникла необходимость координировать конкурирующие мотивации — и, как следствие, сформировались моральные системы и структуры сознания.
Альтруизм позволяет формировать более сплочённые социальные группы, в которых взаимодействие индивидов опирается не только на внешние обстоятельства или генетическую близость, но и на осознанное стремление к взаимопомощи. Такие сообщества обладают большей способностью к инновациям и кооперации, что способствует технологическому и культурному прогрессу. Однако высокая степень социальной взаимозависимости требует развития способности предсказывать поведение других членов группы, включая действия, которые не сопровождаются явными физическими сигналами. Это потребовало формирования теоретических моделей поведения.
Усложнение коллективного взаимодействия стало причиной возникновения индивидуализма. В отличие от животных, чьё поведение обусловлено инстинктами и не предполагает осознания собственной уникальности, человек может осознавать себя как отдельного субъекта внутри социальной группы. Понятия «индивидуальность» и «эгоизм» приобретают смысл только в условиях наличия коллективной идентичности. Вне группы субъект не нуждается в самоопределении — он автономен по факту своего существования.
Совместная жизнь, основанная на признании физиологического равенства и практическом альтруизме, требует развития более сложной психики. Группа, обеспечивающая необходимую обратную связь и возможность наблюдения за реакциями других, создаёт условия для формирования сознания. Человеческое сознание не возникло как продукт самонаблюдения — оно стало результатом потребности в понимании и прогнозировании поведения других.
При построении когнитивной модели окружающей действительности, основной задачей становится прогнозирование последствий действий на основе ранее накопленного опыта. В контексте социальной группы с высокой степенью поведенческой сложности доминирующей моделью становится модель поведения другого человека. Это включает не только механическое наблюдение за действиями, но и осмысление мотивации, намерений и эмоциональных состояний — то есть признание субъектности.
На определённом уровне сложности когнитивной модели, когда человек способен интерпретировать поведение других как результат их намерений, возникает способность распознавания собственной субъектности. Таким образом, понимание других становится предпосылкой самопонимания.
Человек не способен осознать себя вне категории, заимствованных из внешнего мира — будь то поведение окружающих, биологические процессы или физические явления. Самосознание формируется на основе интериоризации внешних наблюдений и представлений.
В результате можно проследить эволюционную последовательность формирования сознания и абстрактного мышления как побочного продукта усложнения когнитивных механизмов разрешения внутренних конфликтов:
- Первичные когнитивные противоречия привели к формированию эмоциональных реакций, основой которых стал инстинкт самосохранения. Организм начал действовать в интересах собственной безопасности.
- Эмоции позволили сформировать более сложные поведенческие схемы, способствовавшие переходу к коллективному образу жизни.
- Социальная организация стимулировала развитие альтруистического поведения, при котором стимулы, связанные с состоянием других членов группы, стали восприниматься наравне с личными.
- Возникновение внешнего центра мотивации привело к конфликту с инстинктами, вызвав когнитивный диссонанс более высокого порядка — конкуренцию между индивидуальными и групповыми интересами.
- Необходимость разрешения этих конфликтов стимулировала развитие абстрактного мышления и формирование когнитивных моделей поведения других, что привело к пониманию субъектности как таковой.
- Модель, предназначенная для анализа и прогнозирования поведения других, стала использоваться для самонаблюдения и саморегуляции, положив начало осознанному поведению — то есть сознанию.